Феномен исчезновения
Литературный журнал
Эта война не была последней и не была призвана покончить со всеми войнами. Ее прозвали Войной за Американскую Мечту. Генерал Карпентер бесперечь теребил эту душевную струну, извлекая любимую ноту. Генералы бывают боевые (важны для армии), политические (важны для администрации) и пиарные (важны для войны). Генерал Карпентер считался мастером пиара. Прямой, как четыре угла пятидесятнического Евангелия, он проповедовал идеалы высокие и всем доступные, словно девизы на банкнотах. Американцам он казался одновременно армией, администрацией, щитом, мечом и суровою десницей нации. Идеалом генерала стала Американская Мечта.
«Мы сражаемся не ради денег, славы или мирового господства», — возвестил генерал Карпентер на ужине с представителями Ассоциации журналистов.
«Мы сражаемся единственно ради Американской Мечты», — обратился он к членам Конгресса 137-го созыва.
«Наша цель — не агрессия или порабощение иных наций», — сказал он на ежегодном торжественном ужине с офицерами Уэст-Пойнтской академии.
«Мы сражаемся во имя цивилизации», — сообщил он Клубу Первопоселенцев в Сан-Франциско.
«Мы боремся за цивилизационные идеалы: за культуру, поэзию, за Все То, Что Стоит Сберегать», — заявил он гостям фестиваля, спонсированного Чикагской зерновой биржей.
«Это война на выживание, — доложил он. — Мы воюем не за себя, но за свои мечты: за Лучшее в Жизни, за то, чему не до́лжно сгинуть с лица Земли».
Америка сражалась. Генерал Карпентер запросил сто миллионов бойцов. Сто миллионов человек ушли в армию. Генерал Карпентер запросил десять тысяч водородных бомб. Десять тысяч водородных бомб подготовили к запуску и обрушили на врага. Враг тоже обрушил на Америку десять тысяч водородных бомб и уничтожил большую часть ее городов.
«Необходимо вырыть укрытия от варварских орд, — сказал генерал Карпентер. — Дайте мне тысячу инженеров».
Явилась тысяча инженеров, и вскоре под руинами выкопали сотню спроектированных ими городов.
«Дайте мне пятьсот специалистов по общественной гигиене, триста транспортников-логистов, сто экспертов по очистке воздуха, сто городских управленцев, тысячу руководителей отрасли связи, семьсот экспертов по найму персонала…»
Список экспертов, необходимых генералу Карпентеру, казался бесконечным. Америка не знала, откуда их взять.
«Мы обязаны стать нацией экспертов, — возвестил генерал Карпентер на собрании Национальной университетской ассоциации. — Каждый мужчина и женщина должны стать приспособленными под определенную работу инструментами, закаленными и заточенными в ходе тренировок и учебы, дабы восторжествовала Американская Мечта».
«Наша Мечта, — сказал генерал Карпентер на завтраке с держателями биржевых облигаций Уолл-стрит, — такова же, как была у благородных афинских греков, у великих римских… кхм, римлян. Мечта о Лучшем в Жизни. О музыке и искусстве, о поэзии и культуре. Деньги — всего лишь оружие борьбы за эту Мечту. Амбиции — всего лишь ступеньки лестницы, ведущей к Мечте. Таланты — лишь инструменты, помогающие овеществить Мечту».
Уолл-стрит зааплодировала. Генерал Карпентер затребовал сто пятьдесят миллиардов долларов, пятнадцать сотен амбициозных специалистов на символическом окладе, три тысячи экспертов по минералогии, петрологии, массовому производству химического оружия и логистике воздушных коммуникаций. Их ему предоставили. Страна заработала на высоких оборотах. Генералу Карпентеру оставалось нажимать кнопки и ожидать прибытия нужных экспертов.
В марте 2112 года война достигла кульминации и Американской Мечты, но не на одном из семи фронтов, где миллионы солдат сошлись в унылом вялотекущем противостоянии, не в одной из ставок верховного командования в столицах сражающихся государств, не на одной из производственных площадок, извергавших оружие и боеприпасы, а в палате «Т» армейского госпиталя Соединенных Штатов, отделенной тремя сотнями футов почвы от бывшего Сент-Олбанса, штат Нью-Йорк.
В Сент-Олбансе палату «Т» окружала своеобразная вуаль тайны. Как и все армейские госпитали, Сент-Олбанский был организован с разделением палат по родам болезней и увечий. Например, всех, кому ампутировали правую руку, помещали в одну палату, всех, кому отрезали левую, — в другую. Радиационные ожоги, черепно-мозговые травмы, язвы, вторичные эффекты гамма-облучения и так далее: всем находилось свое место в госпитальном порядке вещей. Армейские медики разработали исчерпывающий классификатор травм мозга и тканей из девятнадцати пунктов, от A до S. Что же в таком случае являла собою палата «Т»?
Никто не знал. Двери были заперты на двойные замки. Посетителям не разрешалось входить. Пациентам не дозволялось выходить. Приходили и уходили врачи. По озадаченным выражениям их лиц строились безумные теории, но ясности не прибавлялось. Медсестер, обслуживавших палату «Т», активно расспрашивали, но те держали языки за зубами.
Информация просачивалась по капельке, противоречивая, неудовлетворительная. Уборщица клялась, что, когда ее позвали в палату, там никого не оказалось. Ни души. Лишь две дюжины коек — и никого. Спали ли на койках? Да. Постели смяты, ну некоторые. Используется ли палата? О да, конечно. Там на столиках личные вещи, все такое. Но пыльно там, вот. Как если бы в палате давно никого не было.
Общественное мнение сошлось на том, что палата населена призраками. Только для привидений.
Однако ночной дежурный сообщил, что, проходя мимо запертой палаты, расслышал доносящееся изнутри пение. Какое пение? На иностранном языке, типа того. На каком языке? Дежурный не сумел определить. Некоторые слова звучали примерно… примерно так: Гады, им нас не в тот тур…
Общественное мнение после лихорадочных дискуссий сошлось на том, что в палате чужаки. Только для шпионов.
В Сент-Олбанском госпитале заручились поддержкой кухарок и проследили за перемещением подносов с едой. Три раза в день по двадцать четыре подноса увозили в палату «Т». Двадцать четыре подноса возвращались обратно. Иногда среди них попадались пустые. Большую часть времени еда оставалась нетронутой.
Общественное мнение напряглось и выдало новую гипотезу: палата «Т» — всего лишь удобное местечко для посиделок. Неформальный клуб лентяев и разовых работничков, вот они там и развлекаются. Гады, им нас не в тот тур!
В деле распространения слухов госпиталь мог потягаться с кружком рукоделия в провинциальном городке, но, впрочем, больных легко вывести из себя по мелочи. Всего три месяца минуло, а ленивый треп разросся до плохо скрываемого ропота. В январе 2112-го Сент-Олбанский госпиталь мог считаться образцовым учреждением. В марте 2112-го там все кипело и бурлило, и психологические проблемы стали проявляться в статистике. Снизился процент выздоровлений. Проявились случаи симуляций заболеваний. Нарастали ссоры по ничтожным поводам. Вспыхивали потешные мятежи. Персонал перетрясли: не помогло. Палата «Т» провоцировала недовольство пациентов. Воспоследовала еще одна чистка, и еще, но в госпитале, как и ранее, стоял дым коромыслом.
Наконец по официальным каналам вести о происходящем достигли генерала Карпентера.
— В борьбе за Американскую Мечту, — возгласил он, — недопустимо игнорировать пожелания тех, кто уже отдал все силы, не жалея живота своего. Пришлите мне эксперта по управлению госпиталями.
Эксперта прислали. Ничего он с Сент-Олбансом поделать не смог. Генерал Карпентер прочел рапорты и разжаловал его.
— Сострадание — первейшая составляющая цивилизации, — изрек генерал Карпентер. — Подать сюда главного хирурга.
Главный хирург явился. Унять царивший в Сент-Олбансе беспредел ему оказалось не по силам, и генерал Карпентер разжаловал его. К тому моменту в отчетах стала все чаще упоминаться палата «Т».
— Подать сюда заведующего палатой «Т», — приказал генерал Карпентер.
Из Сент-Олбанса прислали доктора — капитана Эдселя Диммока. Плечистый молодой человек рано облысел, всего три года как закончил медицинскую академию, но уже стал экспертом по психотерапии. Генерал Карпентер ценил экспертов. Он высоко оценил Диммока. Диммок же восторгался генералом как выразителем интересов культуры, для надлежащего восприятия которой молодой врач был слишком узко натаскан, но не терял надежд восполнить пробелы после победы.
— Итак, Диммок, — начал генерал Карпентер, — ныне мы все суть инструменты — отточенные, закаленные для определенных работ. Вам известен наш девиз: свое дело для каждого, и каждый для своего дела. В палате «Т» кто-то отлынивает от работы, и мы их вышвырнем. А теперь для начала расскажите мне, что, черт побери, собой представляет эта палата «Т»?
Диммок запинался и мямлил. Наконец он сумел объяснить, что в палате содержатся особые пациенты. Жертвы шока.
— Значит, там пациенты?
— Да, сэр. Десять женщин и четырнадцать мужчин.
Карпентер гневно потряс пачкой рапортов.
— А тут, со слов пациентов Сент-Олбанса, утверждается, что в палате «Т» никого нет.
Диммок удивился.
— Это не так, — заверил он генерала.
— Ну хорошо, Диммок. У вас там двадцать четыре больных. Их работа — выздоравливать. Ваша работа — лечить. Что, черт побери, так возмущает всех в госпитале?
— С-сэр, наверно, это потому, что мы их под замком держим.
— Вы держите палату «Т» под замком?
— Да, сэр.
— Почему?
— Чтобы пациенты ее не покинули, генерал Карпентер.
— Не покинули? Что вы имеете в виду? Они пытаются сбежать? Они проявляют признаки агрессии или что-то в этом роде?
— Нет, сэр. Они не агрессивные.
— Диммок, не нравится мне ваш подход. Вы юлите и хитрите, как черт знает кто. И вот что еще мне не нравится, скажу я вам. Классификатор «Т». Я сверился с экспертом по делопроизводству медицинского управления армии: нет никакого классификатора «Т». Что вы там в своем Сент-Олбансе затеяли, а?
— С-сэр… э-э… мы сами изобрели классификатор «Т». Он… Они… Это весьма специфичные случаи, сэр. Мы не знаем, что с ними делать и как лечить. М-мы… Мы пытаемся не разглашать информацию о них, надеемся что-нибудь придумать, но это совсем новая ситуация, генерал Карпентер. Совершенно новая. — В Диммоке эксперт наконец одолел служаку. — Сенсационная! Господи, мы можем переписать историю медицины! Это величайшее открытие в истории.
— Что же вы открыли, Диммок? Конкретнее, пожалуйста.
— Гм, сэр, ну они там после шока. Они в отключке. Почти кататоническое состояние. Почти не дышат. Медленный пульс. Не реагируют на раздражители.
— Я наблюдал тысячи таких шоковых состояний, — проворчал генерал Карпентер. — Что в них необычного?
— Да, сэр. То, что вы услышали, пока очень сходно со стандартными пациентами Q— и R-групп. Но есть и кое-что необычное. Они не едят и не спят.
— Совсем?
— Некоторые — совсем.
— Почему же тогда они не умирают?
— Мы не знаем. Метаболический цикл разорван, но нарушена лишь анаболическая компонента. Катаболическая продолжается. Иными словами, сэр, они выделяют отходы пищеварения, но ничего не принимают внутрь. Они устраняют усталостные яды и перестраивают изношенные ткани, но обходятся без сна. Одному Господу ведомо, как им это удается. Это просто фантастика.
— Почему тогда вы держите их взаперти? То есть я хотел сказать… Ага, вы подозреваете, что они воруют еду и спят где-то в других местах?
— Н-не совсем, сэр, — пристыженно пробормотал Диммок. — Не знаю, как вам это объяснить, генерал Карпентер. Я… Мы их запираем, потому что там полнейшая чертовщина творится. Они… Короче, они исчезают.
— Они что?
— Исчезают, сэр. Растворяются в воздухе. Прямо на глазах.
— Да что вы городите?!
— Вы слышали меня, сэр. Сидят на койке или стоят, потом — фьють, и поминай как звали. Иногда в палате «Т» две дюжины человек, а порою никого. Они появляются и исчезают без цели и закономерности. Поэтому мы приказали запереть палату, генерал Карпентер. За всю историю войн и боевых ранений не случалось ничего подобного. Мы не понимаем, что предпринять.
— Доставьте мне троих пациентов из палаты «Т», — приказал генерал Карпентер.
Натан Райли съел тост по-французски с яйцами по-бенедиктински, выпил две кварты янтарного эля, выкурил сигару «Джон Дрю», деликатно рыгнул и покинул стол, за которым завтракал. Спокойным кивком приветствовал Джентльмена Джима Корбетта, который отвлекся от разговора с Алмазом Джимом Брэди, и перехватил Натана на пути к стойке.
— Как думаешь, Нэт, кто в этом году главный приз возьмет? — поинтересовался Джентльмен Джим.
— «Доджерс», — ответил Натан Райли.
— У них же питчера нормального нет.
— У них Снайдер, Фурильо и Кампанелла. Поверь мне, Джим, в этом году они выиграют. Бьюсь об заклад, раньше, чем кто бы то ни было до них. К тринадцатому сентября самое позднее. Запиши. Проверь, угадал ли я.
— Ты всегда угадываешь, Нэт, — сказал Корбетт.
Райли улыбнулся, расплатился по счету, фланирующей походкой вышел на улицу и поймал конку до Мэдисон-сквер-гарден. Выйдя на углу Пятидесятой и Восьмой авеню, он поднялся по лестнице в букмекерскую контору над лавкой по ремонту радиоаппаратуры. Букмекер покосился на него, извлек конверт и отсчитал пятнадцать тысяч долларов.
— Рокки Марчиано побил Роланда Ла Старцу техническим нокаутом в одиннадцатом раунде, — прокомментировал он. — Нэт, какой дьявол тебе помогает так угадывать?
— Я этим на жизнь зарабатываю, — усмехнулся Райли. — Ставки на выборы принимаете?
— На Эйзенхауэра двенадцать к пяти. На Стивенсона…
— Адлай не в счет, — Райли положил на конторку двадцать тысяч. — Я за Айка. Запиши на меня.
Он покинул контору и отправился к себе в номер «Уолдорфа», где его, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, ожидал долговязый тощий юноша.
— Ах да, — произнес Натан Райли. — Вы ведь Форд, не так ли? Гарольд Форд.
— Генри Форд, мистер Райли.
— И вам нужны инвестиции в тот проект машины, которым вы у себя в велосипедной лавке занимаетесь. Как вы ее назовете?
— Я называю ее ипсимобилем, мистер Райли.
— Гм. Не нравится мне это название. Почему бы не попробовать… автомобиль?
— Отлично, мистер Райли. Так и сделаем.
— Вы мне нравитесь, Генри. Вы молоды, энергичны и гибки. Я верю в ваше будущее и верю в ваш автомобиль. Я вкладываю в ваше предприятие двести тысяч долларов.
Райли выписал чек и поторопил Генри Форда к выходу. Потом, взглянув на часы, внезапно почувствовал тягу вернуться и осмотреться, как там дела. Он прошел в спальню, разделся, натянул серую пижаму и серые брюки. Нагрудный карман пижамы пересекали крупные голубые буквы: ГОСП. США.
Он закрыл дверь спальни и исчез.
Он возник в палате «Т» Сент-Олбанского госпиталя армии Соединенных Штатов, у своей койки, одной из двадцати четырех идентичных, стоявших вдоль стен длинного каркасного барака. Не успел он и выдохнуть, как его скрутили три пары рук. Не успел он и задуматься о сопротивлении, как ему вкололи через шприц полтора кубических сантиметра тиоморфата натрия.
— Первый пошел, — возвестил кто-то.
— Не расслабляйся, — сказал еще кто-то. — Генерал Карпентер велел троих сцапать.
Когда Марк Юний Брут покинул ее ложе, Лейла Мэйчен хлопнула в ладоши. Явились рабыни подготовить госпожу к омовению. Она помылась, оделась, надушилась и позавтракала фигами из Смирны, розовыми апельсинами и графином «лакрима кристи». Потом выкурила сигарету и велела подать паланкин.
У ворот ее дома, как всегда, было не протолкнуться от обожателей из Двадцатого легиона. Два центуриона оттолкнули носильщиков от шестов паланкина и водрузили их на свои широкие плечи. Лейла Мэйчен усмехнулась. Юноша в сапфировом плаще рассек толпу и подбежал к ней. В его руке блеснул клинок. Лейла приготовилась встретить смерть с достоинством.
— Госпожа! — воскликнул он. — Госпожа Лейла!
Он разрезал кисть левой руки и запятнал кровью ее одеяние.
— Кровь моя — самое малое, что могу я принести тебе в дар! — возопил он.
Лейла нежно потрепала его по голове.
— Глупый мальчик, — проворковала она. — Ну зачем?
— Ради любви к вам, о госпожа!
— Сегодня вечером в девять я приму тебя, — прошептала Лейла. Он уставился на нее, и она, не выдержав, рассмеялась. — Обещаю. Как тебя зовут, красавчик?
— Бен Гур.
— Сегодня вечером в девять, Бен Гур.
Паланкин понесли дальше. Мимо Форума, жарко споря, проходили Юлий Цезарь и Марк Антоний, он же Энтони. Увидев паланкин, Юлий сделал резкий жест центурионам, и те замерли. Цезарь отдернул занавеси и уставился на Лейлу. Та окинула его безразличным взором. Лицо Цезаря дернулось.
— Почему? — хрипло спросил он. — Я умолял, преклонялся, подкупал, плакал, но прощенья мне нет. Почему, Лейла? Почему?
— Помнишь ли ты Боудикку? — прошептала Лейла.
— Боудикку? Королеву бриттов? Господи, Лейла, какое значение она имеет для нашей любви? Я не любил Боудикку. Я лишь разбил ее в бою.
— И убил ее, Цезарь.
— Она отравилась, Лейла.
— Она была моей матерью, Цезарь! — Лейла вдруг наставила на Цезаря перст. — Убийца. Ты будешь покаран. Берегись мартовских ид, Цезарь!
Цезарь в ужасе отшатнулся. Толпа обожателей Лейлы одобрительно загалдела. Осыпаемая розовыми и фиолетовыми лепестками, продолжила она свой путь через Форум к храму весталок. Покинув влюбленных носильщиков, она вошла в святилище.
Перед алтарем Лейла преклонила колени, вознесла молитву, уронила щепотку благовоний в алтарное пламя и разделась. Осмотрев свое прекрасное тело в серебряном зеркале, она внезапно почувствовала укол ностальгии. Облачилась в серую пижаму и серые брюки. Нагрудный карман пижамы пересекали буквы ГОСП. США.
Улыбнулась алтарю и исчезла.
Она появилась в палате «Т» армейского госпиталя Соединенных Штатов, где ей немедля вкатили через шприц полтора кубических сантиметра тиоморфата натрия.
— И вторая, — сказал кто-то.
— Еще кто-нибудь нужен.
Джордж Хэнмер выдержал драматическую паузу и окинул взглядом места оппозиции, спикера на мешке с шерстью, серебряную булаву на алой подушечке перед спикером. Весь парламент, словно загипнотизированный страстной речью Хэнмера, затаил дыхание, ожидая, что он скажет дальше.
— Мне больше нечего сказать, — проговорил Хэнмер наконец. Его душили эмоции. Лицо было мрачным и бледным. — Я буду сражаться за этот билль на приморских укреплениях. Я буду сражаться в городах малых и больших, в полях и деревнях. Я буду сражаться за этот билль не щадя живота своего и, если пожелает Господь, даже после смерти. Вызов это или мольба, предоставляю судить достопочтенным джентльменам в собрании, но в одном я уверен всецело и одно могу утверждать. Суэцкий канал должен принадлежать Англии.
Хэнмер сел. Палата взорвалась. Приветствуемый возгласами восторга и аплодисментами, он пошел по коридору вдоль стены парламента, но был остановлен Глэдстоном, Каннингом и Пилом, которые поочередно пожали ему руку. Лорд Палмерстон смерил Хэнмера холодным взглядом, но Пэма оттеснил подковылявший Дизраэли — само обожание, сама энергичность.
— Перекусим в Тэттерсол-клубе, — сказал Диззи. — Моя машина ждет.
Леди Биконфилд сидела в «Роллс-Ройсе» рядом с палатами парламента. Она приколола примулу на лацкан Диззи и одобрительно потрепала Хэнмера по щеке.
— Вы, Джорджи, прошли долгий путь с той поры, как школяром задирали Диззи, — заметила она.
Хэнмер рассмеялся. Диззи затянул:
— Gaudeamus igitur…
Хэнмер подхватил старый студенческий гимн, и так они распевали всю дорогу к Тэттерсол-клубу. Диззи заказал жареные ребрышки с «Гиннессом», а Хэнмер поднялся на второй этаж клуба переодеться.
Ни с того ни с сего Хэнмера взяло желание вернуться и напоследок глянуть, как там дела. Вероятно, ему была ненавистна мысль о полном разрыве с прошлой жизнью. Он снял сюртук, желтый хлопковый жилет, крапчатые брюки, начищенные ботфорты и нижнее белье. Натянул серую пижаму, серые брюки и исчез.
Он возник в палате «Т» Сент-Олбанского госпиталя, где его тут же вырубили полутора кубиками тиоморфата натрия.
— Третий попался, — сказал кто-то.
— К Карпентеру их.
Продолжить чтение...